Старшего мастера Амаяка Папазяна на металлургическом заводе «Петросталь» (входит в группу компаний «Кировский завод») знают, наверно, все. Около 50 лет назад он переехал из теплой Абхазии в дождливый Ленинград, устроился работать в мартен и ни разу об этом не пожалел. Сейчас Амаяку Папазяну 72 года. Он знает в цехе каждый винтик, легко управляет многотонными кранами и не может представить себя на пенсии.
Между городами Гагра и Пицунда в Абхазии есть поселок Цитрусовый. Там я и родился. Прекрасное место! Моя школа находилась в 250 метрах от моря, и на большой перемене мы с ребятами успевали искупаться. В мае у нас уже жарко, а что детям еще надо?
В поселке у всех были большие семьи, и у нас тоже.
Владимир, Вартуш, Галя, Геворг — это мои братья и сестры. Мы с родителями жили в частном доме. Вот представьте: идет Пицундская трасса, а вдоль нее стоят дома. Один из них наш.
Воспитывала нас мама, потому что отец очень рано умер — в 47 лет.
Папа участвовал в войне, был сапером и, освобождая Севастополь, получил осколочное ранение в голову. От его последствий в 1959 году он и умер. Мама рассказывала, что отец писал ей с фронта стихи на армянском языке. Помню только одну строчку: «Мы вгрызлись в землю Керчи и фашистов дальше не пустим». В 1945 году после госпиталя он вернулся домой, у калитки его встретил мой брат Володя, которому тогда было лет пять. За время войны он забыл папу. «Эй, солдат, куда пришел? Сейчас я тебе покажу дорогу и пойдешь отсюда!» — крикнул он ему. Мама потом вспоминала, что тем вечером они вместе искупали Володю и после этого он по-другому стал относиться к отцу. Вспомнил его, что ли.
Папа участвовал в войне, был сапером и, освобождая Севастополь, получил осколочное ранение в голову. От его последствий в 1959 году он и умер. Мама рассказывала, что отец писал ей с фронта стихи на армянском языке. Помню только одну строчку: «Мы вгрызлись в землю Керчи и фашистов дальше не пустим». В 1945 году после госпиталя он вернулся домой, у калитки его встретил мой брат Володя, которому тогда было лет пять. За время войны он забыл папу. «Эй, солдат, куда пришел? Сейчас я тебе покажу дорогу и пойдешь отсюда!» — крикнул он ему. Мама потом вспоминала, что тем вечером они вместе искупали Володю и после этого он по-другому стал относиться к отцу. Вспомнил его, что ли.
У нас была большая улица: русские, армяне, грузины, абхазы — все знали друг друга и дружили семьями.
Почему война 1991 года так разъединила людей, я не знаю… В двух домах
на нашей улице были телевизоры, и мы ходили туда смотреть хоккей. Представьте:
1963 год, чемпионат мира, наши играют с канадцами.
А в маленьком доме в поселке Цитрусовый собрались соседи — человек пятнадцать
— и болеют за СССР. Правила игры мы знали, а вот кататься на коньках
не умели. Да что там, мы и льда-то никогда не видели. Снег у нас тоже
был большой редкостью: выпадет тяжелыми хлопьями, поломает деревья и за час растает.
Чемпионат мира по хоккею проходил в Швеции с 7 по 17 марта 1963 года. Первое место завоевала сборная СССР.
Цитрусовый — это крупный поселок, тысяч пять жителей. У нас были русские, армянские и грузинские школы. Мои братья и сестры учились в армянской, а меня, единственного в семье, почему-то отправили в русскую. Хотя я ни слова не знал [по-русски], потому что мы в семье говорили только по-армянски. Помню, отец перед собеседованием с директором меня учил: «Фамилию спросят — скажи: „Папазян“, имя спросят — „Амаяк“, отчество — Левонович». А директор стал задавать какие-то другие вопросы, я запутался и только повторял: Папазян Амаяк, Папазян Амаяк.
Цитрусовый — это крупный поселок, тысяч пять жителей.
У нас были русские, армянские и грузинские школы. Мои братья и сестры учились в армянской, а меня, единственного в семье, почему-то отправили в русскую. Хотя я ни слова не знал [по-русски], потому что мы в семье говорили только по-армянски. Помню, отец перед собеседованием с директором меня учил: «Фамилию спросят — скажи: «Папазян», имя спросят — «Амаяк», отчество — Левонович». А директор стал задавать какие-то другие вопросы, я запутался и только повторял: Папазян Амаяк, Папазян Амаяк. В школу меня в итоге приняли.
Это сейчас первоклассники должны уметь читать, писать, считать, а мы палочки рисовали. Русский язык я выучил, общаясь с одноклассниками и с друзьями на улице. Тогда было принято так: говорим на своем языке, подходит кто-то третий — переходим на русский, чтобы всем было понятно.
Это сейчас первоклассники должны уметь читать, писать, считать, а мы палочки рисовали. Русский язык я выучил, общаясь с одноклассниками и с друзьями на улице. Тогда было принято так: говорим на своем языке, подходит кто-то третий — переходим на русский, чтобы всем было понятно.
В школу меня в итоге приняли.
Это сейчас первоклассники должны уметь читать, писать, считать, а мы палочки рисовали. Русский язык я выучил, общаясь с одноклассниками и с друзьями на улице. Тогда было принято так: говорим на своём языке, подходит кто-то третий — переходим на русский, чтобы всем было понятно.
Папа работал в колхозе, где выращивали табак. Он был передовик, и однажды его фотографию даже напечатали в местной газете. Но это тогда еще ничего не гарантировало. Мать рассказывала, как в 1953 году отца арестовали из‑за детского стихотворения. На линейке 1 сентября моей сестре, которая пошла в третий класс, сказали прочитать стих про Лаврентия Берию. А там было что-то вроде: «Мой любимый Берия, как я его люблю». Сестра ответила, что не хочет такое читать, потому что у нее есть папа и она любит его, а не Берию.
Видимо, кто-то донес, и отца — фронтовика, передовика — арестовали.
Два месяца его где-то продержали, а потом отпустили. Папе просто повезло, потому что тогда уже сам Берия попал под суд. Вот такие были времена.
Лаврентия Берию арестовали на заседании Совета Министров 26 июня 1953 года. Его обвинили, в числе прочего, в работе на британскую разведку, казнях без суда членов компартии, намерении совершить госпереворот, а также в моральном разложении, изнасиловании несовершеннолетней. 24 декабря 1953 года Лаврентий Берия был приговорен к расстрелу.
После школы я собирался поступать в Технологический институт в Ленинграде. Всегда мечтал об этом городе, хотя никогда здесь не был. Впрочем, я тогда вообще нигде не был, кроме поселка Цитрусовый и Тбилиси. Там жила моя сестра с мужем, кстати, русским. Он чисто говорил на грузинском и армянском языках, а на «великом и могучем» — с сильным акцентом. Вот такой был русский — Зайцев Владимир Митрофанович.
В 1969 году я приехал в Ленинград. Без денег.
В 1969 году я приехал в Ленинград. Без денег.
Чтобы поступить в институт, надо было пройти подготовительные курсы. Платные. И я решил устроиться на завод «Красный треугольник», чтобы заработать. Получается, вместо института поступил на работу. Зарплата у меня была очень хорошая — 180–200 рублей в месяц. И все у меня в Ленинграде быстро сложилось: почти сразу я познакомился со своей будущей супругой, через год мы уже поженились, родили дочку. И как-то стало не до института. Друзья мне потом говорили: «Амаяк, надо было учиться, это ты зря». А чего зря? У меня семья, дети, хорошая зарплата — что мне еще надо?
Одно из старейших предприятий Петербурга, производивших в советское время резиновую обувь и каучук.
Жена работала на Кировском заводе в механическом цехе. Она мне и предложила перейти сюда, чтобы быть вместе.
Тогда, в 1975 году, на завод как раз набирали людей в мартен. Образование было неважно: учили прямо на месте. Я пришел в отдел кадров: «Хочу быть сталеваром». «Давай лучше на завалочный кран? — предложили мне. — А в сталевары уйти еще успеешь». Вот до сих пор и ухожу.
Получается, моя профессия сама меня выбрала.
Около двух месяцев я учился работать на завалочных кранах в мартене. Первые два-три дня очень волновался, что у меня ничего не получится. На людей смотрю: они крутятся, вертятся, а я над каждым движением думаю. Но уже очень скоро я знал каждый винтик в кране. Кто-то говорил, чтобы завалить одну мульду, надо совершить 110 движений. А за смену делаешь 180 мульд. Это сколько получается движений? Но ты их уже не замечаешь, работаешь раскованно, думаешь о чем-то своем, а руки делают, делают.
Мартеновская печь, или мартен, — это плавильная печь, в которой изготавливают сталь. Шихту (металлолом и различные добавки) загружают в печь с помощью завалочного крана.
Ящик из стали, куда загружают шихту. С помощью завалочного крана мульду помещают в мартеновскую печь.
Конечно, это непростая работа, и она дается не всем.
От печи, температура в которой доходит до полутора тысяч
градусов, тебя отделяет метр. Я молодым ребятам всегда говорил: высыпали [шихту]
в печку — и быстренько назад, быстренько назад.
Нечего там сидеть,
на огонь смотреть. И так температура в кабине крана доходит до сорока
градусов — зачем еще ее повышать?
26 лет я отработал на завалочном кране, обучал новичков, которые приходили к нам в цех. Потом был бригадиром, мастером, но всегда скучал по кранам. Даже сейчас иной раз помогаю ребятам, все-таки тяжело по шесть часов в кабине сидеть. Говорю: «Иди, я поработаю». А он: «Не-не, не надо». Я говорю: «Иди, отдохни. Что, не доверяешь мне?» — «Как не доверяю? У тебя учился и тебе не доверяю?»
26 лет я отработал на завалочном кране, обучал новичков, которые приходили к нам в цех. Потом был бригадиром, мастером, но всегда скучал по кранам. Даже сейчас иной раз помогаю ребятам, все-таки тяжело по шесть часов в кабине сидеть. Говорю: «Иди, я поработаю». А он: «Не-не, не надо». Я говорю: «Иди, отдохни. Что, не доверяешь мне?» — «Как не доверяю? У тебя учился и тебе не доверяю?»
От печи, температура в которой доходит до полутора тысяч градусов, тебя отделяет метр. Я молодым ребятам всегда говорил: высыпали [шихту] в печку — и быстренько назад, быстренько назад. Нечего там сидеть, на огонь смотреть. И так температура в кабине крана доходит до сорока градусов — зачем еще ее повышать? 26 лет я отработал на завалочном кране, обучал новичков, которые приходили к нам в цех. Потом был бригадиром, мастером, но всегда скучал по кранам.Даже сейчас иной раз помогаю ребятам, все-таки тяжело по шесть часов в кабине сидеть. Говорю: «Иди, я поработаю». А он: «Не-не, не надо». Я говорю: «Иди, отдохни. Что, не доверяешь мне?». — «Как не доверяю? У тебя учился и тебе не доверяю?».
Мне нравится моя специальность, вот честно, никогда не жалел, что пошел не в сталевары, как хотел сначала, а на кран.
Мне нравится моя специальность, вот честно, никогда не жалел, что пошел не в сталевары, как хотел сначала, а на кран.
Некоторые идут на завод за горячим стажем: отработают десять лет и уходят. Ну, в таком случае ты не мартеновец, конечно. А многие остаются на всю жизнь.
Для меня завод — это не просто место работы: пришел, получил зарплату — до свидания. Это любимое дело, это друзья, с которыми проводишь большую часть жизни. Мы ведь праздники сменами отмечали, на природу ездили. Наш мастер Тихомиров Николай Ксенофонтович крестил моего сына Ашота, а [другого сына] Артёма крестила крановщица Шура Расулова. К сожалению, Ксенофонтович уже умер, но его сын работает в прокатке, и мы с ним иногда видимся, обмениваемся новостями. Так что я не знаю, как объяснить, что для меня значит завод. Много значит.
Для меня завод — это не просто место работы: пришёл, получил зарплату — до свидания.
Это любимое дело, это друзья, с которыми проводишь большую часть жизни. Мы ведь праздники сменами отмечали, на природу ездили. Наш мастер Тихомиров Николай Ксенофонтович крестил моего сына Ашота, а [другого сына] Артёма крестила крановщица Шура Расулова. К сожалению, Ксенофонтович уже умер, но его сын работает в прокатке, и мы с ним иногда видимся, обмениваемся новостями. Так что я не знаю, как объяснить, что для меня значит завод. Много значит.
Я уважаю людей, которые здесь работают. А они уважают меня.
Мне уже 72 года. Я мог выйти на льготную пенсию 20 лет назад. Но тогда, в 2000-м, дети еще не встали на ноги, надо было их растить. Да и на работе я был нужен. Думаю, и сейчас нужен, иначе мне бы намекнули. Я три раза уже подходил к руководству, говорил, что мне уже, наверно, пора. А меня просили остаться. Я не умею и не люблю отказывать, да и не очень понимаю, чем буду без работы заниматься. Хотя, конечно, дела найдутся: у меня пять внуков, пять внучек и один правнук.
Я своим детям говорю: «На достигнутом не останавливайтесь!» А они смеются: «Сам‑то только троих родил».
С младшими внуками я гуляю, по музеям хожу, по магазинам. Они шутят: «Дед, мы тебя сейчас обанкротим!» — «Ну давайте, банкротьте». Это купишь, то… Спрашиваю: «Что вам еще купить?» А старшие уже учатся в университетах, рабочую профессию пока никто не выбрал. Я, кстати, был бы не против.
С младшими внуками я гуляю, по музеям хожу, по магазинам. Они шутят: «Дед, мы тебя сейчас обанкротим!» — «Ну давайте, банкротьте». Это купишь, то… Спрашиваю: «Что вам ещё купить?». А старшие уже учатся в университетах, рабочую профессию пока никто не выбрал. Я, кстати, был бы не против. У нас недавно новый цех открылся с современными, очень хорошими кранами. Управление простое, кабина удобная: с кондиционером, шумоизоляцией.
Почему бы не поработать?Конечно, на такие краны должна приходить молодёжь.
Мы-то уже хорошо потрудились, пора, наверно, и на отдых. Я, например, рыбак, на Ладожском озере у меня есть лодка, бытовка.
Мы купили ее вместе с другом Олегом, с которым раньше в одном цехе работали. Купили, а сами всего два раза там были. Я говорю: «Ну ладно, Олег, ещё побываем». А он отвечает: «Обязательно, Амаяк, побываем».
В прошлом году поймали судака на 4,5 килограмма, щуки бывают, плотва. Но я много не ловлю, куда мне? В основном, конечно, раздаю детям, ребятам на работе. Принесу в цех: вот, возьмите себе на обед, пожалуйста. Им приятно, и мне хорошо.
У нас недавно новый цех открылся с современными, очень хорошими кранами. Управление простое, кабина удобная: с кондиционером, шумоизоляцией. Почему бы не поработать? Конечно, на такие краны должна приходить молодежь. Мы-то уже хорошо потрудились, пора, наверно, и на отдых.
Я, например, рыбак, на Ладожском озере у меня есть лодка, бытовка. Мы купили ее вместе с другом Олегом, с которым раньше в одном цехе работали. Купили, а сами всего два раза там были. Я говорю: «Ну ладно, Олег, еще побываем». А он отвечает: «Обязательно, Амаяк, побываем». В прошлом году поймали судака на 4,5 килограмма, щуки бывают, плотва. Но я много не ловлю, куда мне? В основном, конечно, раздаю детям, ребятам на работе. Принесу в цех: вот, возьмите себе на обед, пожалуйста.
Им приятно, и мне хорошо.
Заместитель начальника кузнечного производства
